Методические материалы, статьи

Петерс против Свердлова: Законность против «политической целесообразности»

30 августа 1918 года, приблизительно около 19 часов.

Из речи В.И. Ленина на митинге на заводе бывш. Михельсона:

«Демократическая республика? И что же? Нагло господствует кучка не миллионеров, а миллиардеров, а весь народ — в рабстве и неволе. Если фабрики, заводы, банки и все богатства страны принадлежат капиталистам, то спрашивается: где тут ваше хваленое равенство и братство? Нет! Где господствуют «демократы» — там неприкрашенный, подлинный грабеж».

30 августа 1918 года, во дворе завода Михельсона прозвучали три выстрела.

Ленин ранен двумя пулями; третья попала в беседовавшую с ним женщину.

Вождя увозят в Кремль. Задержанных на месте покушения доставляют в Замоскворецкий военкомат. Среди них — главная подозреваемая. Ее схватили сразу, первой. Она никуда не бежала вместе с другими, а неподвижно стояла под деревом, при этом вся дрожа, как в сильной лихорадке, что и вызвало особые подозрения.

В военкомате ее пытаются допрашивать, однако делают это урывками. (Два протокола будут составлены только на следующий день и оформлены задним числом.)

30 августа 1918 года, 23 часа 50 минут. Лубянская площадь. Кабинет исполняющего обязанности председателя ВЧК Петерса.

В кабинете пятеро напряженных мужчин и та же женщина — встрепанная, бледная, в наспех заправленной в черную юбку кофточке. За дверями гул голосов, нарастающее возбуждение.

В кабинете молчат. Минуту, три, пять…

(В 1906 году Ян Петерс был арестован английской полицией по делу об «осаде на Хаунсдич» и сам прошел все процедуры цивилизованного и независимого британского правосудия. Позже он так описал одно из тех впечатлений своему другу, американскому журналисту Джону Риду: «Меня пригласили сесть. Офицер вышел. … Мой следователь, сидевший у окна ко мне боком, казалось, не обращает на меня внимания. … Сначала он молчал, потом минут десять перебрасывался с секретарем какими-то незначительными фразами… Я не сразу понял, что все это время он меня самым тщательным образом разглядывал. Только потом начал допрос». (Из дневников Луизы Брайант, жены Джона Рида, английское издание.))

Похоже, что именно так поступил теперь в отношении Каплан и сам Петерс. Он и его коллеги переговариваются, при этом внимательно наблюдая за задержанной.

Петерс, Дъяконов, Свердлов, Аванесов выходят в соседний кабинет. Остается нарком юстиции Курский. Он велит женщине сесть. Сам садится за стол, напротив.

- Назовите ваше имя, фамилию…

Протокол первого допроса в помещении ВЧК

«Приехала я на митинг часов в восемь. Кто мне дал револьвер, не скажу. У меня никакого железнодорожного билета не было. В Томилине я не была. У меня никакого билета профессионального союза не было. Давно уже не служу. Откуда у меня деньги, я отвечать не буду. Я уже сказала, что фамилия моя Каплан одиннадцать лет.

Стреляла я по убеждению. Я подтверждаю, что я говорила, что я приехала из Крыма. Связан ли мой социализм со Скоропадским, я отвечать не буду. Я никакой женщине не говорила, что «для нас неудача». Я не слышала ничего про организацию террористов, связанную с Савинковым. Говорить об этом не хочу. Есть ли у меня знакомые среди арестованных Чрезвычайной комиссией, не знаю. При мне никого из знакомых в Крыму не погибло. К теперешней власти на Украине отношусь отрицательно. Как отношусь к Самарской и Архангельской власти, не хочу отвечать.

Допрашивал
наркомюст Курский»

Протокол Каплан подписать отказалась.

В это время в соседнем кабинете рассматривали изъятые при обыске вещи: два конверта со штемпелем Военного комиссариата Замоскворецкого района, сложенные в виде стелек (их вынули у задержанной из ботинок), обрывки газеты, восемь шпилек, две английские булавки, металлическую брошку, членскую карточку профсоюза конторских служащих на имя Митропольской и железнодорожный билет Москва-Томилино.

А оружие? Гильзы? Свидетели?

Здесь, на Лубянке, нарком Курский допрашивал Каплан до 2-х ночи, но почти ничего не прояснил. «Не скажу…, не хочу…, не буду…, не знаю…» Она глядела сквозь отсутствующим и одновременно затравленным взглядом. Следствие располагало пока только одним — признанием.

На Лубянку с 12 до 2-х свозили задержанных. Свердлов и Петерс каждые четверть часа звонили в Кремль, узнать о состоянии раненого Ленина. Только в третьем часу врачи сказали, что прямой опасности для жизни нет. Все вздохнули свободней. В половине третьего Курского сменил Петерс.

В кабинете некоторое время молчали.

- Вы анархистка? — вопрос Петерса прозвучал так резко, что Каплан вздрогнула.

- Нет! Нет! — она почти выкрикнула это и как будто возмутилась.

Петерс пожал плечами:

- Многие с этого начинали, и я тоже. А потом поссорился со своим двоюродным братом из-за его анархизма и склонности к терактам. Его в Лондоне застрелила полиция.

«…Я спросил, за что ее посадили, как она ослепла… Она постепенно разговорилась». (Петерс. Из воспоминаний Луизы Брайант). Сам Петерс в начале тридцатых так заключает эту сцену: «В конце допроса она расплакалась, и я до сих пор не могу понять, что означали эти слезы: раскаянье или утомленные нервы». (Я. Петерс. «Пролетарская революция», 1924, № 10).

Протокол второго (в здании ВЧК) допроса. 31 августа 1918 года,
2 часа 25 минут утра

«Я, Фаня Ефимовна Каплан. Под этой фамилией жила с 1906 года. В 1906 году была арестована в Киеве по делу о взрыве. Тогда сидела как анархистка. Этот взрыв произошел от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я военно-полевым судом в гор. Киеве. Была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуевской тюрьме. После революции была освобождена и переехала в Читу. В апреле приехала в Москву. В Москве я остановилась у знакомой каторжанки Пигит, с которой вместе приехала из Читы, на Большой Садовой, д. 10, кв. 5. Прожила там месяц, потом поехала в Евпаторию в санаторий для политических амнистированных. В санатории я пробыла два месяца, а потом поехала в Харьков на операцию. После поехала в Севастополь и прожила там до февраля 1918 года.

В Акатуе я сидела вместе со Спиридоновой. В тюрьме мои взгляды сформировались — я сделалась из анархистки социалисткой-революционеркой. Свои взгляды я изменила потому, что попала в анархисты очень молодой.

Октябрьская революция меня застала в Харьковской больнице. Этой революцией я была недовольна, встретила ее отрицательно. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению в эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову.

Мои родители в Америке. Они уехали в 1911 году. Имею четырех братьев и трех сестер. Все они рабочие. Отец мой еврейский учитель. Воспитание я получила домашнее.

Самарское правительство принимаю всецело и стою за союз против Германии. Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль во мне созрела в Симферополе, и с тех пор я начала готовиться к этому шагу.

Допрашивал Петерс.
Ф.Е. Каплан»

.

Этот протокол она подписала. Было раннее утро последнего дня лета 1918 года. Накануне, 30-го, был не только ранен Ленин; в Петрограде убили председателя питерского ВЧК Урицкого. Туда выехал Дзержинский; чекисты обыскивали английское посольство, считая его «штабом» заговорщиков.

Оба покушения и «заговор послов», очевидно, были скреплены единой нитью. Во главе общего плана стояли сильнейшие на этот час противники большевиков — правые эсеры, при поддержке вездесущих англичан. Потом это будет доказано, а тогда само носилось в воздухе. Английский посланник Локкарт не скрывался и не разыгрывал недоумения, когда его снова повезли на Лубянку. Если раньше, по его воспоминаниям, он подвергался со стороны Петерса «насмешливым допросам», то теперь настроение переменилось. «Ленина они любили, — напишет он позже. — Я не знаю ни одного лидера, которого так любили бы те, кто вынужден был ему подчиняться».

В шесть часов утра в камеру Локкарта привели Каплан. «Она была одета в черное. Черные волосы, неподвижно устремленные черные глаза, обведенные черными кругами. Бесцветное лицо с ярко выраженными еврейскими чертами было непривлекательно. Ей могло быть от 20 до 35 лет. … Несомненно, большевики надеялись, что она подаст мне какой-либо знак. Спокойствие ее было неестественно. Она подошла к окну и стала глядеть в него…» (Роберт Брюс Локкарт. «История изнутри»).

Весь день шли допросы задержанных. Свидетелей почти сразу отпускали. Ни один из них не смог подтвердить, что видел, как стреляла именно Каплан. Даже шофер Ленина Степан Гиль «увидел стрелявшую» только «после выстрелов». Потом он вспомнил, что видел «женскую руку с браунингом», из которого «были произведены три выстрела. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе. Револьвер этот лежал под моими ногами. При мне револьвера этого никто не поднял» (из показаний Гиля). Позже он вспомнил, что «толкнул его ногой под автомобиль» (см. Следственное дело Каплан № 2162).

Ни револьвера под автомобилем, ни браунинга, брошенного женской рукой, на месте покушения не обнаружили. Нашли только четыре — четыре гильзы, втоптанные в грязь.

31-го днем следователи Юровский и Кингисепп вместе с председателем завкома завода Михельсона Ивановым несколько раз выезжали на место покушения, но к четырем расстрелянным гильзам больше ничего не добавили.

31-го вечером Свердлов сказал Петерсу, что утром нужно дать в «Известия ВЦИК» официальное сообщение о ходе следствия, которого ждет весь мир.

- Напиши коротко, — посоветовал он, — стрелявшая — правая эсерка черновской группы, установлена ее связь с самарской организацией, готовившей покушение, принадлежит к группе заговорщиков.

- Этих «заговорщиков» придется выпустить — против них ничего нет, — ответил Петерс. — Никакими связями ни с какой организацией от этой дамы пока не пахнет, а то, что она правая эсерка, сказал я. И вообще… таких дилетантов, как мы, самих сажать нужно.

Жена Бонч-Бруевича Вера Михайловна, врач, много часов проведшая возле раненого Ленина, вспоминала, как 31-го поздно вечером, вернувшись с Лубянки, Свердлов на вопрос, как там дела, сердито ответил: «А так, что всю ВЧК надо пересажать, а даму выпустить. И на весь мир покаяться: мы, мол, дилетанты-с, извините-с!

- Что это ты, Яков Михалыч, на них нападаешь? — поразилась Мария Ильинична, сестра Ленина.

- Не нападаю, а цитирую, Петерса!

- Да-а, достается ему, — сделали вывод присутствующие» (из записок В.М. Бонч-Бруевич, сентябрь 1918 года. Изъяты у секретаря А.Л. Мухина при его аресте в 1938 году).

На рассвете 1 сентября Луначарский снова приехал на Лубянку. Петерс был в кабинете один и перечитывал документы. Поздоровавшись с Луначарским, он протянул ему исписанные листы.

- Новые протоколы? — спросил Луначарский, присаживаясь к столу.

- Не знаю, Анатолий Васильевич…

Луначарский стал читать. Оказалось, что в эту ночь Каплан впервые сама заговорила.

…Ранней весной 1917 года освобожденные февральской революцией мы, десять политкаторжанок, выехали на телегах из Акатуя в Читу… Был мороз, ветер хлестал по щекам, все были больные, кашляли…, и Маша Спиридонова отдала мне свою пуховую шаль… Потом, в Харькове, где ко мне почти полностью вернулось зрение, я так хотела в Москву, поскорей увидеть подруг, и часто сидела одна, закутавшись в эту шаль, прижавшись к ней щекой… Там же, в Харькове, я встретила Мику, Виктора. Мы с ним вместе в шестом году работали в одной группе, готовили взрыв. Встреча была случайной, он остался анархистом, и я была ему не нужна… Даже опасна. Он сказал, что побаивается меня, моей истеричности, и прошлого. А я тогда ничего этого не понимала. Как мне объяснить…? Все опять было в красках, все возвращалось — зрение, жизнь… Я решила пойти к нему, чтоб объясниться. И перед этим пошла на базар, чтобы купить мыла. Хорошего. Просили очень дорого…, и я продала шаль. Я купила это мыло. Потом… утром… он сказал, что не любит меня и никогда не любил, а произошло все сегодня оттого, что от меня пахнет духами Ванды. Я вернулась в больницу, села в кресло и хотела закутаться в свою шаль, потому что я всегда в ней пряталась от холодной тоски… Но шали у меня больше не было, а было это мыло… и я не могу простить себя…, не прощаю…»

Луначарский отложил «протокол».

- Я ее слушал, — вздохнул Петерс, — хотя быстро понял, что тут вместо какой-то связи со Спиридоновой будет фигурировать одна ее шаль, которая к делу не относится. Но теперь хоть понятно, отчего она такая — сначала полная слепота, как смерть, потом — несчастная любовь, тоже вроде этого.

- Немного жаль ее? — полуспросил Луначарский.

- Она мне омерзительна! Шла убивать, а в голове… мыло.

К семи утра пришли следователи Кингисепп, Еляшевич, Юровский, приехали член коллегии минюста Константинов, председатель Московского ревтрибунала Дъяконов.

Одного за другим продолжали выпускать свидетелей. Взяли показания и отпустили знакомых Каплан по каторге, у которых она жила какое-то время или встречалась. Но народу в кабинетах следователей не убывало, скорее наоборот: стали приходить очевидцы, считавшие себя свидетелями покушения. Показания их были противоречивы. Нашлось наконец и оружие. Рабочий завода Савельева Кузнецов принес браунинг № 150489. Кузнецов утверждал, что поднял браунинг на месте покушения и унес его с собой, как дорогую реликвию. А прочитав в «Известиях ВЦИК» просьбу вернуть оружие, если таковое было найдено, теперь вот принес. Вопроса, где лежал браунинг, он сначала не понял, сказал, что все это время хранил его у себя на груди, потом пояснил, что «браунинг лежал возле тела Владимира Ильича». Получалось расхождение с показаниями Гиля: тот говорил, что толкнул оружие ногой под машину. Браунинг был семизарядный; в обойме оставалось четыре пули. Но если из него было сделано три выстрела, то откуда четвертая гильза на месте событий? Одни вопросы.

2 сентября Свердлов созвал Президиум ВЦИК и попросил Петерса отчитаться. Петерс сказал, что появляются новые данные, будет проведен следственный эксперимент, дактилоскопическая экспертиза. Свердлов согласился — следствие нужно продолжать. Однако с Каплан придется решать сегодня.

«- В деле есть ее признание? Есть. Товарищи, вношу предложение — гражданку Каплан за совершенное ею преступление сегодня расстрелять. (Свердлов)

- Признание не может служить доказательством вины. (Петерс)» (протокол заседания Президиума ВЦИК от 2 сентября 1918 года).

На этой фразе протокол заканчивается. Или обрывается. До нас дошли лишь две реплики, воспроизведенные позже участниками событий.

Чтобы понять их, нужно вспомнить, что 7 июля (после левоэсеровского мятежа во главе с Марией Спиридоновой) Дзержинский ушел с поста председателя ВЧК не потому, что считал себя ответственным «за проникновение в аппарат Комиссии левых эсеров», как писали в советских учебниках, а потому, что являлся одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посла Мирбаха. Уже тогда, в июле, резко сошлись две позиции в руководстве большевиков:

«Мы должны руководствоваться только законом» — сказал, обосновывая свою отставку, Дзержинский.

«Здесь вопрос политический, и мы должны придерживаться политической целесообразности» — возражал ему Свердлов, протестуя на заседании Совнаркома против «самоустранения Феликса» (протокол заседания ВЦИК от 7 июля 1918 года).

На том заседании присутствовал Ленин, и отставка Дзержинского была принята. На этом, 2 сентября, Ленина не было. На протест Петерса против расстрела главной подозреваемой Свердлов ответил той же «политической целесообразностью» в связи с решением руководства «начать осуществлять на всей территории Советской республики Красный террор против врагов рабоче-крестьянской власти».

«Нам объявили войну, мы ответим войною. И чем жестче и однозначнее будет ее начало, тем ближе станет конец» — слова Свердлова на заседании (вычеркнутого из истории) Президиума ВЦИК от 2 сентября 1918 года.

«С дела Каплан мы имеем шанс раз и навсегда отказаться от подмены закона какой бы то ни было целесообразностью» — слова Петерса от того же 2 сентября.

В этом ключе, по-видимому, и проходило заседание. А вечером на Лубянку приехал комендант Кремля Мальков с постановлением перевести Каплан из ВЧК в Кремль.

В своих воспоминаниях Мальков умалчивает, что приезжал на Лубянку в тот вечер несколько раз.

«У меня была такая минута, когда я до смешного не знал, что мне делать, — рассказывал позже Петерс Луизе Брайант, — самому застрелить эту женщину, которую я ненавидел не меньше, чем мои товарищи, или отстреливаться от моих товарищей, если они станут забирать ее силой, или… застрелиться самому».

2-го ночью Каплан находилась все еще в здании ВЧК.

3-го утром Ленин попросил доложить ему дела. 3-го же из Петрограда в Москву выехал Дзержинский, который, без сомнения, поддержит Петерса. («Два сапога — пара» — так однажды выразился о председателе ВЧК и его заместителе Троцкий). С осуществлением решения Президиума ВЦИК Свердлов решил поторопиться.

Еще один факт: в то утро на Лубянку снова приезжал Луначарский.

…Анатолий Васильевич Луначарский был поистине уникальной и глубоко трагической фигурой в стане большевиков. Русский интеллигент, сердцем принявший идею движения к справедливости и равенству, он усилием воли и насилием логики подчинил себя законам смертельной борьбы.

«…Анатолий Васильевич дал мне урок русского языка, еще раз деликатно напомнив, до какой степени для моих товарищей я все еще «англичанин». «В каждом из нас, — сказал он, — сидят двое: преступник — пере-ступник и праведник — право — дник, судия». … В то утро я отдал-таки своего судью на расстрел Малькову». (Петерс. Из воспоминаний Луизы Брайант).

Каплан расстреляли в Кремле

3 сентября. Точное время и исполнители не установлены. Если верить подцензурным воспоминаниям коменданта Кремля Малькова, это сделал он сам в три часа дня, одним выстрелом, после того как она повернулась к нему спиной по команде «К машине!», что выглядит вполне правдоподобно. Сколько было при этом свидетелей, куда дели тело и проч., по сути, так и осталось неизвестным, хотя и «свидетели» и «очевидцы» со временем, конечно, нашлись, и беллетристики на эту тему к настоящему моменту предостаточно.

Следствие же по делу Каплан продолжалось — в 18-м году, в 22-м, в 60-х, в 90-х. Продолжается до сих пор.

И в этой связи стоит привести еще один документ. Обе истории, с ним связанные, очень личные, однако и их, я думаю, можно рассказать, но не потому, что всех ее участников уже нет в живых. Эти люди жили в такое время, что их личные истории очень часто сами просятся в большую Историю, поскольку проливают свет в те ее уголки и закоулки, о которых молчат стенограммы и протоколы.

В 1920 году Петерс, тогда Чрезвычайный комиссар Северо-Кавказской железной дороги, заболел тифом. Он был молод, физически крепок и через несколько дней уже почувствовал себя здоровым. Однако врачи и находившиеся рядом с ним товарищи ничего не давали ему делать, почти силой удерживая в постели в течение двух недель. Петерс, по его выражению, «часами лежал и считал мух, которых даже ловить не позволяли». Дальше он пишет: «Книг не было. Спасибо Глебу (Глеб Иванович Бокий, тогда начальник Особого отдела Восточного фронта. — Авт.), оставил несколько блокнотов и чернила». И Петерс начал записывать в эти блокноты своего рода хронику двух последних лет — восемнадцатого и девятнадцатого — о ликвидации анархистских гнезд, мятеже левых эсеров, о своих непростых взаимоотношениях с Локкартом, «дело Каплан», курьезные эпизоды из операций по борьбе с бандитизмом, «рейды» по «малинам» и притонам, откуда чекисты заодно вытаскивали и первых беспризорников, и т.д. Записи он делал на английском. Этот язык был ему тогда привычней русского и даже родного латышского. (Десять лет он провел в Англии, с 1906 по 1917 и только три в России.)

Теперь несколько слов о том, как эти блокноты уцелели и сохранились после всех обысков тридцатых годов.

В 1929 году к Петерсу приехала из Англии его дочь Мэй. Ей было всего пятнадцать лет, и она быстро адаптировалась к новой среде. В тридцатых годах она училась в знаменитой школе танца у Айседоры Дункан, которая считала ее одной из самых одаренных и перспективных своих учениц. Однако в судьбу девушки вмешалась природа: к девятнадцати годам Мэй выросла почти до метра восьмидесяти сантиметров, и путь в балет оказался закрыт.

Девушка пережила жесточайший стресс, затем тяжелую депрессию. Пытаясь вывести из нее дочь, отец дал ей почитать свою «хронику восемнадцатого года», полную таких стрессовых ситуаций, которые той и не снились. По-видимому, это помогло. Мэй Петерс с тех пор не расставалась с записками отца, а в 1946 году, перед своим арестом, успела передать их второй жене отца Антонине Захаровне.

Несколько фрагментов из тех блокнотов уже приводились выше. Вот еще один, непосредственно связанный с «делом Каплан» (перевод с английского сделан сыном Петерса Игорем).

«2 сентября, 1918 года. Ночью поехал в Кремль поговорить со Спиридоновой. (Кремль был тогда местом содержания под стражей особо важных персон. — Авт.). Мария человек! Если дело касается кого-то другого, чьей-то жизни или освобождения, она забывает о себе, об обидах, обо всем постороннем и решительно старается помочь. Я показал ей протокол, в котором история с шалью. Она сказала, что помнит еврейскую девушку Фейгу или Фаню, которая сильно болела. Про шаль помнит, что отдала кому-то, возможно, что и ей. Но вот одно запомнилось ясно: та девушка, Фаня, была влюблена, причем в какого-то недостойного, который бросил ее во время взрыва бомбы. Мы убеждали ее, что так нельзя, нужно бороться с подобным чувством. А она все твердила, что хочет встретиться с ним и что-то доказать. Перечитав протокол, Мария сказала: «Вот и встретилась, дурочка! А потом сыграла в Шарлотту Корде. Замечательное подтверждение правоты Маркса — там, в девяносто третьем, была трагедия, у нас — чистый фарс! Разве не так?!» Но я с ней не согласился» — заключает Петерс.

(Историческая справка: Мария Шарлотта Корде де Армон, внучатая племянница великого Корнеля, приехала в Париж из Кана, где укрывались от якобинской диктатуры проигравшие схватку жирондисты. Там эта девушка пережила бурное увлечение одним из их лидеров — Франсуа Бюзо. Этот человек, в начале революции восхищавшийся лидером якобинцев Маратом, со временем превратился в одного из самых непримиримых его врагов. Некоторые историки считают, что именно Бюзо и настроил неврастеничную, неудовлетворенную своей судьбой девушку на убийство, причем не только своей ненавистью к Другу народа, но и тем, что отверг пылкие чувства Шарлотты, которая сказала ему: «Скоро ты увидишь что таилось в моем сердце. И ты поймешь, какое сердце ты отверг!»)

Елена Съянова



См. также:

Услуги стоматологических клиник по зубному протезированию
Бытовые кондиционеры в современных домах
Услуги сервисных компаний по ремонту стиральных машин
Услуги типографий
Программируемые логические контроллеры и их применение в промышленности
Интернет-магазины мебели
Курсы иностранных языков в Кирове
ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005