Методические материалы, статьи

Лев Толстой. Поприще духовной жизни

«Я был легкомысленным, дрянным, ни во что не верующим человеком, — вспоминал Толстой. — Пришло время, когда я почувствовал неизбежно необходимость веры…» Религиозный перелом Толстого во второй половине 70-х годов прежде всего состоял в том, что он из человека религиозно равнодушного, безучастного к вере (и страдающего от этой безучастности) стал глубоко верующим человеком.

Вера Толстого возникла, как он сам говорит, по необоримой духовной потребности. Такая Вера — не верование, но благая воля. Она вызывает усилие, необходимое человеку, чтобы вернуть себя к той высшей духовной силе, которая живет в нем.

Ее источником в себе Толстой со времен «Войны и мира» считал духовную жизнь русского народа. Достаточно вспомнить отношение Пьера Безухова к Каратаеву и сам образ Платона Каратаева, олицетворявшего для Толстого одновременно и русское, и вселенское жизненное начало.

Новое в отношении Толстого к русскому народу в конце 70-х годов состояло в том, что он готов был трудиться на поприще духовной жизни народа. В одном из черновиков 1879 года Толстой любовно описывает, как трогательно бабушка учит внука молиться «прежде еще, чем он знал, как зовут отца и мать и место, в котором он живет». Для писателя, создававшего такие сцены, Вера есть дело святое, святое потому, что именно в Вере самовыражается и действует высший пласт души народа. У русского народа он выражается в Христовой Вере. Вера эта хранится Церковью. Толстой и тогда, когда не верил ни в Бога-Творца, ни в Христа-Бога, ни в грехопадение Адама, ни в действенность церковных таинств, полагал, что Русская Православная церковь есть носительница высшего пласта души русского народа и его духовной жизни. В ней может что-то не нравиться, что-то даже отталкивать, но все это — «форма», не меняющая существа дела.

Толстой стал православным, видимо, полагая, что сможет помочь еще молодой нации найти свое направление духовного развития, свой Путь в Истории. Для этого он совершенно неожиданно прервал в середине февраля 1879 года работу над романом «Декабристы» (над которым напряженно трудился больше года) и задумал гигантское и по объему, и по охвату жизненного материала художественное исследование под условным названием «Сто лет» — 100 лет духовного развития русского народа.

Толстой убежден, что «в последние два столетия жизни… во всем народе… ясно выразилось одно продолжительное и определенно ясное движение». Цель нового произведения — уяснить для себя и показать всем это «ясное движение», этот вектор духовного и душевного развития и тем самым дать критерий всей дальнейшей общественной и религиозной деятельности. Критерий был для него в то время связан с деятельностью Русской Православной церкви.

Что же заставило Льва Николаевича порвать с Церковью и как следствие похоронить роман о столетней истории русского духа? Это, во-первых, союз Церкви и Государства: «Вера, пока она вера, не может быть подчинена власти по существу своему». Во-вторых, «это явление насилия в деле веры». «…Как, зачем, кому может быть нужно, чтобы другой не только верил, но и исповедовал бы свою веру так же, как я?»

Ответ, решает Толстой, в том, что Церковь вступила в кощунственный союз с государственной властью и вступила потому, что сама возжелала быть властью — духовной властью. С Никейских соборов «понятие Церкви… стало для некоторых власть. Оно соединилось с властью и стало действовать, как власть. И все то, что соединилось с властью и подпало ей, перестало быть верой, а стало обманом».

Толстой ополчился не на Церковь-Веру, а на Церковь-Власть. В отличие от Церкви-Веры, Церковь-Власть не могла быть представлена носительницей высшего пласта Общей души народа.

Разрыв с Церковью был в высшей степени драматичным для Толстого. В XI главе «В чем моя вера?» Толстой рассказывает, что он «никак не думал, что новый открывшийся мне смысл учения Христа и выводы из него разъединят меня с учением церкви. Я боялся этого». Он вынужден был застопорить ту духовную деятельность, к которой всегда стремилась его душа. Да и для Руси, надо полагать, печально то, что Лев Толстой мог стать, но не стал ее путеводным духом.

Толстой всей душой, как родного себе по духу, любил Иисуса Христа и верил ему. И потому от церковных толкователей Толстой непосредственно адресовался к самому Христу. Никак нельзя сказать, что Лев Николаевич изменил и Православию; он перешел из одного пространства — духовной жизни отдельной Общей души — на поприще всечеловеческой духовной жизни. Для Толстого, конечно, было немаловажно и то, что на этом поприще нет и не может быть человеческой духовной власти.

В конце 1870 года несколько месяцев нередко с утра до ночи Толстой занимается изучением древнегреческого языка. Зачем ему это понадобилось? Он учил язык в видах неведомого ему будущего. Без знания греческого он через девять лет не смог бы задумать и осуществить грандиозный замысел — перевод четырех Евангелий, труд, необходимый Толстому для самоуяснения и изложения учения о всечеловеческой духовной жизни — Сыне человеческом.

«Сын человеческий» у Толстого — это та ипостась Бога, которая, оставаясь единым целым, размещена в отдельных людях, чтобы становиться высшими душами людей.

Сын человеческий является носителем истинной (несмертной) жизни, которая дана ему по Воле Бога«…, и потому человек сохраняет жизнь только тогда, когда он на жизнь свою смотрит как на залог, как на талант, данный ему Отцом для того, чтобы служить жизни всех, когда он живет не для себя, а для сына человеческого» (гл. VIII, «В чем моя вера?»).

«Христос противополагает личной жизни не загробную жизнь, а жизнь общую, связанную с жизнью настоящей, прошедшей и будущей всего человечества, жизнью сына человеческого», из чего следует, что «продолжение жизни (после смерти. — И.М.), по учению Христа, несомненно потому, что жизнь, по его учению, переносится в сына человеческого, живущего по воле Отца» (там же).

Но что ж тогда собственно земная жизнь и зачем она?

«Жизнь земная, — отвечает Лев Толстой, — состоит только в том, чтобы отдавать ее как выкуп за жизнь истинную».

Смысл притчи о сеятелях Толстой расширяет, разъясняя условия жизни, в которые человек поставлен на Земле Богом.

«Положение людей в мире подобно положению работников в чужом саду… Если не признаешь хозяина сада, того, кто посылал тебя сюда, и не сделаешь того, что он велел, то хозяин прогонит, убьет и пришлет других».

Мысль эта так важна, что Толстой тут же еще раз повторяет ее, разъясняя притчу о сеятеле:

«Работать всю жизнь на чужого, мучиться, слышать какие-то требования совести, ни к чему не ведущие, заглушать их и потом погибнуть. И если не признавать хозяина, нет и не может быть другой жизни. Жизнь — бессмыслица. Только тогда эта жизнь получает смысл, когда люди признают хозяина и отдают ему плоды его, только когда люди признают Бога, работают Ему и сливают свою жизнь с волею Бога».

«Все земное, — продолжает Толстой свою мысль, — есть как начало постройки дома, который мы не можем окончить, и значение ее есть только возможность жизни в Боге, которая не уничтожается. Надо пользоваться этой возможностью; в этом одном — жизнь истинная».

Толстой всей душой, как родного себе по духу, любил Иисуса Христа и верил ему. И потому от церковных толкователей Толстой непосредственно адресовался к самому Христу. Никак нельзя сказать, что Лев Николаевич изменил и Православию; он перешел из одного пространства — духовной жизни отдельной Общей души — на поприще всечеловеческой духовной жизни. Для Толстого, конечно, было немаловажно и то, что на этом поприще нет и не может быть человеческой духовной власти.

Другое важнейшее понятие толстовского «Соединения и перевода четырех Евангелий» есть понятие «Разумения жизни». «В основу и начало всего стало разумение жизни. Разумение жизни стало вместо Бога. Разумение жизни есть Бог» — переводит Толстой стих 1 главы 1 Евангелия от Иоанна. Причем под словом «жизнь» везде у Толстого понимается не плотская или животная жизнь, а жизнь несмертная, истинная. Разумение жизни есть нечто, лежащее в основании духовной жизни как таковой. Более того: «Только в Разумении сила, основа, власть жизни».

Толстовское понятие «Разумения жизни» выражает тот смысл или, лучше, тот Замысел, который для своего исполнения заключен в (духовной, несмертной) жизни человека. (Впоследствии Толстой вместо понятия «разумение» широко пользовался понятием «разумное сознание»).

«Разумение жизни», по Толстому, есть Свет. Это Разумение жизни по переводу Толстого «стало за Бога» — «слилось с Богом, выразило Бога». «Иисус объявил, что Бога Творца, Законодателя и Судьи, никакого никто не знает и не знал, а есть только в человеке дух, исшедший из бесконечного Начала — Сын духа, Свет разумения, и в нем жизнь».

«По прежнему учению Бог был отдельное существо от человека. Небо — обиталище Бога, и сам Бог был закрытым для человека. По учению Иисуса небо открыто для человека. Общение Бога с человеком установлено… Человек из себя познает Бога». Слова Исайи исполнились: «…Отныне Бог уже не будет тем Богом неприступным, каким он был прежде, отныне Бог будет в мире и в общении с людьми». «В Иисусе Христе Разумение слилось с жизнью», и, выйдя из пустыни, Иисус, по Толстому, говорит людям, «что в нем дух, что отныне небо отверсто, и силы небесные соединились с человеком, наступила для людей жизнь бесконечная и свободная, что люди все, как бы они ни были несчастны по плоти, могут быть блаженны».

Сын человеческий для Толстого — это зачатый Богом в человеке (в человечестве) сын Света Разумения жизни. Разумение жизни, в котором зачат Сын человеческий, содержит в себе Закон всечеловеческой духовной жизни. Конкретные выражения этого вечного закона Толстой находит в Евангелиях, прежде всего в «заповедях мира» (между людьми) Нагорной проповеди. «Заповеди эти исключают все зло из жизни людей» и устанавливают «мир общий, ненарушимый, вечный».

«В положении о непротивлении злу Христос говорит не только, что выйдет непосредственно для каждого от непротивления злу, но ставит положение непротивления злу, которое, по его учению, должно быть основой жизни людей вместе и должно избавить человечество от зла, наносимого им самому себе».

Толстой постиг смысл и значение закона непротивления не в результате рассуждений и исследований, это было откровение, рассказывает он, «мгновенное озарение светом истины» (гл. I, «В чем моя вера?»). «Закон этот до такой степени вечен, что если и есть в исторической жизни движение вперед к устранению зла, то только благодаря тем людям, которые так поняли учение Христа и которые переносили зло, а не сопротивлялись ему насилием. Движение к добру человечества совершается не мучителями, а мучениками. Как огонь не тушит огня, так и зло не может потушить зло. Только добро, встречая зло и не заражаясь им, побеждает зло».

«Возвеличивание» Сына человеческого само собой сводило на нет общедуховную жизнь, поприще которой Толстой и покинул ради этого «возвеличивания».

А. Н. Толстой и А. П.Чехов в Крыму, 1902 г.

Все, что так или иначе людьми принято считать духовной жизнью, все это принадлежит не всечеловеческой духовной жизни и не личной духовной жизни, а жизни общедуховной. Общедуховная жизнь, абсолютно доминируя в человечестве, не дает личной духовной жизни явить себя. Как самостоятельная, духовная жизнь заявила о себе только в последний век-два, когда современный человек начал смутно догадываться, что в его приватной духовной жизни заключены огромные невостребованные возможности и вот-вот настанет пора, когда они станут реализовываться. На это и указывал Лев Толстой.

«Христианское учение тем отличается от всех других и религиозных и общественных учений, — пишет Толстой в 1894 году, — что оно дает благо людям не посредством общих законов для жизни всех людей, но уяснением каждому отдельному человеку смысла его жизни: того, в чем заключается зло его жизни и в чем его истинное благо».

В трактате «О жизни», написанном через три года после «В чем моя вера?», о Сыне человеческом нет ни слова. Весь трактат обращен исключительно к отдельному человеку, который «оглядывается вокруг себя и ищет ответа на свой вопрос и не находит его… И человек сознает себя одним во всем мире с теми страшными вопросами, которые разрывают его душу. А жить надо».

Практическая значимость заповедей Нагорной проповеди не пострадала от переориентации Толстого с всечеловеческой духовной жизни на жизнь лично-духовную. Но они приобрели иное значение. Не осталось без переосмысления и учение о непротивлении злу насилием. Толстой приходит к выводу, что «мое утверждение о невозможности допущения противления злу при исповедании закона любви относится к личной жизни отдельного человека».

Если раньше, в начале 80-х («В чем моя вера?»), Толстой упирает на мир между людьми и отвергает насилие прежде всего по той причине, что оно несет вражду и разъединяет людей, то в его работах 90-х годов насилие есть зло прежде всего потому, что с его помощью осуществляется лжеединение государственности, что на нем держится ложное общественное жизнепонимание, которое правит в мире и не дает осуществиться единению людей на основах любви. «Закон насилия» — закон лжеобщедуховной государственной жизни. «Закон любви» — закон подлинной духовной жизни, жизни по Воле Бога, преследующего Свои, нам неведомые цели. В 900-х годах закон ненасилия приобретает для Толстого мистический смысл: ненасилие поглощает зло. На эту тему и написан «Фальшивый купон».

Главное же отличие учения Льва Николаевича начала 80-х годов («В чем моя вера?») от его учения конца 80-х и 90-х годов — в понимании заповедей. Заповедь непротивления во «В чем моя вера?» декларирована в качестве ключа ко всему учению только тогда, когда требования этой и всех других заповедей Нагорной проповеди исполняются как непреложный закон, как правило, не терпящий исключений.

А в феврале 1891 года Толстой пишет В.В. Рахманову: «Христианское учение тем отличается от всех других, что оно не в заповедях, а в указании идеала полного совершенства и пути к нему, и это стремление заменяет для ученика Христа все заповеди, и оно же указывает ему все соблазны… В прежней вере и вообще в нехристианских верах заповеди стоят впереди (они так стояли для нас и «В чем моя вера?» — отчасти), в христианстве заповеди стоят назади, то есть в известный период развития человечества сознание его говорит ему: стремись к полному совершенству, но, стремясь вперед, не спускайся ниже известных ступеней… Христианская жизнь — не в следовании заповедям, не в следовании учению даже, а в движении к совершенству, в уяснении все большем и большем этого совершенства и все большем и большем приближении к нему. И сила жизни христианской — не в различной степени совершенства (все степени равны, потому что путь бесконечен), а в ускорении движения. Чем быстрее движение, тем сильнее жизнь. И это жизнепонимание дает особую радость, соединяя со всеми людьми, стоящими на самых разных ступенях, и не разъединяя, как это делает заповедь».

Практическая значимость заповедей Нагорной проповеди не пострадала от переориентации Толстого с всечеловеческой духовной жизни на жизнь лично-духовную. Но они приобрели иное значение. Не осталось без переосмысления и учение о непротивлении злу насилием. Толстой приходит к выводу, что «мое утверждение о невозможности допущения противления злу при исповедании закона любви относится к личной жизни отдельного человека».

В личной духовной жизни нет устанавливающих исполнение определенных правил или заповедей, как, скажем, в жизни общедуховной. «Пределы того, что может произойти, даны сознанием. Но от чуть-чуточных изменений, которые совершаются в области сознания, могут произойти самые невообразимые по своей значимости последствия, для которых нет пределов». Сознание выявляется не столько высшим или низшим пределом возможностей нравственной воли человека, сколько тем «максимальным нижним пределом, ниже которого вполне возможно не спускаться». Этот предел нравственного поведения, который должен устанавливать себе человек и ниже которого он в настоящее время может не спускаться, Толстой называл заповедью — своей, частной, установленной собою и только на ныне переживаемый этап собственной жизни.

Структура внутреннего мира человека, на взгляд Льва Николаевича, имеет два полюса. На одном полюсе человек есть «зверь» и «не может перестать быть им, пока живет в теле». На другом он — «ангел», «духовное существо, отрицающее все животные требования человека». Центр тяжести мечется между ними. От этих метаний — основное противоречие человеческой жизни, заложенное во внутреннем мире человека и определяющее побуждения его.

Человек, учит Толстой в «Христианском учении», — «не зверь, не ангел, но ангел, рождающийся из зверя, духовное существо, рождающееся из животного. И все наше пребывание в этом мире есть не что иное, как это рождение».

Однако он имеет в виду не акт рождения, а процесс рождения, «рожание», как он говорил. Назначение человека, его задание на жизнь и смысл его жизни — рожать «новое духовное существо». Толстовское учение личной духовной жизни есть учение об этом рожании и во благо дела его. В этом смысле Толстой переосмысливает евангельские слова: «Должно нам родиться снова». Вся человеческая жизнь представлялась Толстому как трудный, мучительный процесс родов, как родовой процесс. Но — кто ж рождается? Что за «ангел»?

Рождающееся в человеке духовное существо, отвечает Толстой в «Христианском учении», есть, в сущности, то же самое, «что дает жизнь всему существующему, — есть Бог», но Бог в земном существовании, Бог в животной оболочке человека.

Назначение и задача человека — быть в процессе «рожания» Бога своего, «той вечной сущности, живущей в человеке», для которой «нет и не может быть смерти». Бога своего человек непосредственно познает «своим сознанием в самом себе». «Царство Божие внутрь вас есть» — завершал Толстой одну из главных своих книг, указывая на направление течения и цель личной одухотворенности.

«Во мне, я чувствую, вырастает новая основа жизни, — пишет Тол-стой в октябре 1889 года, — не вырастает, а выделяется, высвобождается из своих покровов новая основа… Эта основа есть служение Богу, исполне-ние Его Воли по отношению к той Его сущности, которая поручена мне. Не само совершенствование, нет. Это бы-ло прежде и включает любовь к личности; это другое».

Новая «основа жизни», о которой говорит здесь Толстой, — это «новое жизнепонимание» личной духовной жизни. Установление ее основного принципа Лев Толстой приписал Иисусу Христу и возвестил его сначала в статье «Первая ступень» (1891 год), а затем в книге под названием «Царство Божье внутри вас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание» (1893 год).

Всякое религиозно-нравственное учение выставляет в качестве образца некоторое высшее состояние души и учит достижению его. И достоинство человека определяется по достигнутой им ступени на пути к заданному совершенству. Чем выше ступень, тем выше достоинство человека. По «новому жизнепониманию» это совсем не так.

Толстой в день 75-летия

«Жизнь по учению христианскому есть движение к Божескому совершенству. Ни одно состояние по этому учению не может быть выше или ниже другого. Всякое состояние по этому учению есть только известная, сама по себе безразличная ступень к недостижимому совершенству и потому само по себе не составляет ни большей, ни меньшей степени жизни. Увеличение жизни по этому учению есть только ускорение движения к совершенству (то есть ускорение духовного роста. — И.М.)… Человек, стоящий на низшей ступени, подвигаясь к совершенству, живет нравственнее, лучше, более исполняет учение, чем человек, стоящий на гораздо более высокой ступени нравственности, но не подвигающийся к совершенству… Исполнение учения — в движении от себя к Богу».

По этому «странному, не похожему ни на какое из прежних новому учению» важна сама по себе скорость духовного роста, ибо только «ускорение движения к совершенству» дает человеку «увеличение жизни». Рост жизни, писал Толстой, есть «наше единственное и неотъемлемое богатство, приобретенное жизнью».

Душа в акте лично-духовного роста становится выше и глубже себя самой, добывая в себе до того ей неведомые глубинные пласты жизни и разума. Такого рода скачок на более высокую степень одушевленности, духовной полноценности и свободы и составляет, по учению Толстого, «движение от себя к Богу».

Душа всегда должна находиться в готовности, в рабочем, «рожающем» состоянии; остальное же зависит не от нее, а от Бога своего, решающего ожить в ней. Броски лично-духовной жизни обычно неожиданны, непредсказуемы, необоснованны и в этом смысле таинственны. Тут не только движения души к Богу своему, но и ответные движения Бога своего в душу — момент рождения «духовного существа» в человеческую жизнь на Земле.

Духовный рост — главный признак бессмертия души и основание для ее бессмертия. «Жизнь есть увеличение своей души, — комментирует Толстой в 1905 году евангельскую притчу о талантах, — и благо не в том, какая душа, а в том, насколько человек увеличил, расширил, усовершенствовал ее».

Перефразируя Павла, можно сказать, что человек, по Толстому, спасается не «верой» и не «делами», а личным духовным ростом. В этом суть мистических прозрений Льва Толстого на поприще личной духовной жизни.

«И моя жизнь истинная есть только та, которая взращена мною».

Взаимоотношение двух полюсов внутреннего мира человека или его Общей души на разных поприщах духовной жизни трактуется Толстым по-разному. На поприще общедуховной народной жизни это — лобовое столкновение «страстей и похотей», бушующих в Общей душе народа, и «стремление ее к добру». На поприще всечеловеческой духовной жизни «личность» человека подзаконна Сыну человеческому и связана с ним, как работник со своим хозяином. На поприще личной духовной жизни Толстой в структуре человека выделял Бога своего (высшую душу), «животную личность» (низшую душу) и некоторого деятеля («человека разумного», «я» человека), сила которого приложена, как можно понять Толстого, не отдельно к высшей душе и не отдельно к низшей душе, а к их равнодействующей в человеке.

Направление жизни высшей души и направление жизни низшей души складываются, как складываются два вектора, и вместе определяют общее направление жизни человека в данный момент.

Такое расположение сил во внутреннем мире человека иллюстрируется Толстым в образе движения лодки на реке. Лодочник (духовная сила человека) направляет лодку прямо на другой берег, поперек движения реки (животной силы человека), и движение лодки в действительности складывается из того и другого движения.

«Ангел рождается из зверя», то есть освобождение духовной силы от того, что задерживает ее, происходит по этой геометрической притче при определенном изменении положения вектора общего состояния жизни, при подъеме этого вектора от его горизонтальной (животной) составляющей к его вертикальной (духовной) составляющей. При таком подъеме животная составляющая уменьшается, а составляющая духовная увеличивается.

Личная духовная жизнь есть рост. «Живой», растущий человек идет к некоторой поворотной точке Пути восхождения, после которой он входит в качественно иную стадию жизни. На новой стадии Пути его духовный рост обретает иное содержание и направление. У каждого периода жизни свой рост (или свой характер роста), и именно рост ведет к путевому рождению. Можно даже сказать, что рост есть такие душевные движения, которые ведут к следующему на Пути скачку жизни, в новую плоскость жизненности и разумности.

Смысл личной духовной жизни — в путевом прокладывании самого себя. В личной духовной жизни есть свой последовательный ряд рождений. Весь Путь восхождения идет от рождения к рождению и через рождение. На Пути этом кое-что отживает, но ничто не умирает, напротив, все воскресает и воскресает, то есть неизменно происходит процесс, обратный смерти. И потому как же предположить, что в конце пути последовательных воскресений неизбежно произойдет авария, ликвидирующая весь ряд рождений?

Однако в личной духовной жизни есть одно отличительное свойство, с которым не мог примириться Толстой. Это — ее элитарность.

Вся проповедь Толстого во все времена непоколебимо стоит на том, что все люди — сыны Отца, а между тем он хорошо знал, что «разницы между людьми в телесном отношении очень мало, почти нет; в духовном огромная, неизмеримая». На свет во множестве родятся люди, «которые только занимают место и проходят по времени, но которых нет». «Удивительное дело: я знаю про себя, как я плох и глуп, а между тем меня считают гениальным человеком. Каковы же остальные люди?» «Как недоступны учению истины мужики, так полны они своими интересами и привычками. Кто же доступен? Тот, кого привлечет Отец, — тайна». Таких, кого привлечет, совсем, совсем немного, а ведь только они суть носители личной духовной жизни. А как сделать так, чтобы их стало больше? Вот вопрос, над которым бился Лев Толстой последние десятилетия жизни.

Игорь Мардов



См. также:

Услуги стоматологических клиник по зубному протезированию
Бытовые кондиционеры в современных домах
Услуги сервисных компаний по ремонту стиральных машин
Услуги типографий
Программируемые логические контроллеры и их применение в промышленности
Интернет-магазины мебели
Курсы иностранных языков в Кирове
ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005