Марта и психотерапевты

Взгляд на человека Альберта Эллиса, создателя рационально-эмотивной психотерапии, в чем-то близок бихевиоризму. На некоторые внешние события человек отвечает своим поведением, эмоциями, состоянием. Но эти «эмоциональные последствия» связаны с внешними событиями не напрямую, они «фильтруются» через систему убеждений, правил, верований, и корень «душевных» проблем — именно эта система. Люди часто не могут изменить мир вокруг себя, но могут изменить свое отношение к нему. Психически больной для Эллиса — это человек, плененный иррациональными, жесткими универсальными установками, не имеющими никакого отношения к реальности. Эллис говорил о четырех типах таких порочных универсальных принципов: навязывание миру своих представлений (например, «все должны быть честными и порядочными»), катастрофическое видение ( «если она меня бросит — тогда все, конец!»), принцип долга («я должен быть богатым или сильным, или красивым, или компетентным…») и принцип, по которому оценка каких-то качеств человека переносится на него целиком («он недостойный человек, потому что у него перхоть и грязь под ногтями»). Чтобы помочь, терапевту нужно выявить эти иррациональные установки и разрушить их — с помощью логики или юмора, развив эти принципы до абсурда и вместе посмеявшись над ними, или с помощью игры в психологической группе, или в реальной обстановке сделать что-то из ряда вон выходящее (надеть шнурки разного цвета, если слишком озабочен своей внешностью, или специально плохо выступить публично, если боишься говорить перед большой аудиторией), чтобы допустить катастрофу и открыть, что это не самое страшное. Беседа с таким трапевтом чем-то похожа на сократовский диалог — он спорит, опровергает, доказывает, читает лекции. И при этом его собственный принцип «главное в жизни — чтобы она была в кайф» (фраза, с которой Эллис начал один из своих семинаров по рационально-эмотивной терапии).

Людей расстраивают не события,
а то, как они к ним относятся.

Эпиктет

У птиц с удаленными полушариями,
если их оставить на долгое время
без корма, можно наблюдать
бесцельное блуждание и клевание
по воздуху или в поле.

В.М. Бехтерев.
«Объективная психология»

Когда первый сеанс закончился и Марта вышла из кабинета, в голове у нее была полная неразбериха. Этот человек либо специально противоречит ей во всем, что она считала незыблемым и священным, либо абсолютно безнравственен. «А кто вам сказал, что вы должны заботиться о своих детях?», «А где написано, что глисты — это плохо?», «Доисторические люди никогда не мылись, в их шкурах копошились вши, их покрывали струпья и лишаи, но разве они были несчастнее вас?» — эти и такие же глупые и бессмысленные вопросы он задавал ей целый час, и она пыталась с ним спорить, доказывая очевидные вещи, но не могла — его логика была безупречна. И вместе с тем он производил хорошее впечатление: высокий умный лоб, четкость мыслей, рыжеватые вьющиеся волосы — этакий древнегреческий философ. «Вы боитесь попасть в сумасшедший дом? Ну что тут такого? — Но я ведь останусь совсем одна. — Значит, вы больше боитесь одиночества? — Наверное, да. — А кто вам сказал, что одиночество — это плохо? — Но это действительно ужасно! Я всегда была с кем-то. Я не представляю себя одной. — Если вы никогда не были в одиночестве и не знаете, что это такое, с чего вы взяли, что это ужасно? Где написано это неопровержимое для вас утверждение?» К тому же все это записывалось на магнитофон, в конце встречи терапевт дал ей кассету, чтобы Марта могла прослушать ее дома и подумать как следует. «А на самом деле, почему мне кажется, что одиночество — это так страшно?»

Терапевт не скрывал от Марты своих целей. На следующей встрече он прочитал ей целую лекцию о том, как системы глупых установок искажают человеческую жизнь, делают людей скованными и несчастными. Его теория была ясной и логичной. Марте, с ее склонностью все упорядочивать (вспомним, что она даже детей называла в алфавитном порядке — Арлин (А), Барри(Б), Чарльз (С), Дебра (Д)… и рожала их каждые два года), эта теория пришлась по душе. Постепенно она стала понимать, что, действительно, всю жизнь руководствовалась несколькими принципами, всегда казавшимися ей незыблемыми и очень важными, которые она принимала на веру и никогда не пыталась размышлять, верные они или нет. И может быть, терапевт был прав, когда сказал, что она сама с помощью этих жизненных правил выстроила вокруг себя маленький и жалкий мир, в котором жила, как червь, и боялась больше всего именно червей. Когда-то, когда заболела Арлин, черви вторглись в мир Марты и стали разрушать его. Марта спряталась в ванной и стала проводить в ней большую часть своей жизни. Мир стал меньше — в нем остались вода, кран, полотенце, но она все равно сохранила его. «Если вам этого достаточно, тогда зачем плакать и жаловаться? Почему бы не решить, что кроме ванной больше ничего нет, и не жить там счастливо? Это было бы логично».

Когда Марта рассказывала о прошлом, о болезни Арлин, ей на какое-то мгновение показалось, что ее болезнь спряталась там, в том времени. Стоило только распутать клубок противоречий, страхов и переживаний тех событий, все встало бы на свои места. В ней проснулась надежда, и она попросила терапевта помочь ей. Но он был против. «Какой смысл копаться в событиях десятилетней давности! Сейчас вас тревожит что-то, потому что год назад было нечто, что вас потревожило, потому что до этого случилось что-то еще… И так до бесконечности. На самом же деле, и тогда, и раньше, и до того пугались вы сами, есть что-то в вас, что заставляет тревожиться по определенным поводам. Давайте посмотрим на это сейчас в том виде, в каком это в вас сейчас, и исправим это. Например, только что вы сказали, что вас тогда испугала болезнь Арлин, и вам показалось тогда, что вы никуда не годитесь как мать. На прошлой встрече вы говорили, что теперь чувствуете вину из-за того, что по причине болезни не можете ухаживать за детьми и мужем. Что вы плохая мать и жена. Еще как-то вы сказали, что на работе не всегда могли исполнять вовремя все поручения-и вы чувствовали себя виноватой, потому что плохо работали. Вам не кажется, что во всем этом есть что-то общее, какой-то принцип, который заставляет вас мучиться?» «Может быть, но какой?»

Когда прозвучал этот вопрос, Марте стало не по себе. В ней есть что-то, что делает ее сумасшедшей. В ней, не в том, что ее окружает, а в ней. Она выключила диктофон. Дома никого не было, Джордж ушел на работу, дети разбрелись кто куда, и она воспользовалась тишиной и одиночеством, чтобы прослушать пленку. «Как все-таки странно слушать свой голос. И почему он всегда кажется таким неприятным, чужим, неестественным? Словно это не на самом деле, а роль в спектакле. И я, по-видимому, не слишком хорошая актриса. Или все-таки это плохой спектакль?» Она снова почувствовала тревогу. Захотелось пойти в ванную, вымыть руки, успокоиться. «Но почему в конце концов снова в ванную? Почему бы сначала не дослушать до конца пленку!» Ей захотелось выругаться. «Не сойду с места, пока не услышу щелчка автостопа!»

«Мне кажется, что вы всегда хотели быть совершенной. Во всем. Быть образцовой матерью, женой, работницей. Вы по натуре — перфекционист. Или прекрасно, абсолютно — или никак. И посмотрите, что получалось в результате. Когда заболевали дети, вы оказывались плохой матерью, начинали нервничать, и постепенно ваши нервы оказались для вас важнее, чем дети или муж. Вы, как и тысячи других, не всегда успевали сделать работу вовремя. Старались изо всех сил, но как бы вы ни старались, вам никогда не удавалось достичь совершенства. Чем более совершенной вы старались быть, тем дальше уходили от идеала, или, пользуясь вашими словами, становились все хуже и хуже. Может, в самом принципе «абсолютизма» есть какая-то ошибка?»

«Ну да, возможно, что идеал не достижим, но нам нужно стремиться к нему».

«Нам? Смотрите, во-первых, вы сейчас решили за меня, что мне делать, а во-вторых, нужно стремиться или должно, как правильнее?»

«Ну хорошо, я считаю, что должна стремиться к совершенству».

«Хорошо, значит, это правило. Где оно написано?»

«Вы опять задаете свой любимый вопрос».

«А если это было бы неверно, если вы не должны никуда стремиться, тогда что?»

«Тогда я буду, как животное. Я стану хуже. Никуда не стремиться — значит становиться хуже. Может быть, только то, что я стремилась стать хорошей матерью, женой и помогает мне хоть как-то держаться на плаву».

«Хорошо, значит, у вас более или менее нормально. А если бы вы перестали держаться на плаву?»

«Это было бы ужасно».

«Опять ваше волшебное слово. Ужасно. Катастрофа. Если бы что-то случилось, это было бы катастрофой, концом всему. А с чего вы взяли? Где это написано? Может быть, это еще один принцип, лишенный всякого основания?»

«Вы все переворачиваете с ног на голову. Дома нужно ходить в пальто, а в магазин в халате. Нужно
стремиться к плохому, и будет хорошо».

«Я так не говорил. Вы придумали новый принцип вместо старого. Я скорее имел в виду, что нет жестких правил — «необходимо быть совершенным». Уж если на то пошло и нужно говорить в этом ключе, я предложил бы вам сказать мягче: «Было бы хорошо, если бы сын учился на четверки, вместо того чтобы говорить: «Он должен (долженствование) хорошо учиться или даже лучше всех, прекрасно (перфекционизм) , иначе он никуда не годен, это ужасно (катастрофа)», а все вместе — навязывание ему своих представлений о том, что должно быть. Кстати, хорошее упражнение, попробуйте сходить в магазин в халате, а придя домой, переоденьтесь в пальто. Посмотрите, действительно ли это так ужасно, как кажется».

«Вы это серьезно?»

«Вполне. Кстати…»

Кассета кончилась.

Марта вспомнила, что пообещала выполнить это упражнение. «И что же, мне действительно пойти в магазин в халате?» Она посмотрела на себя со стороны. Чтобы дойти до ближайшего супермаркета («супермаркета! где так много народа и так светло, все рыщут по прилавкам и пялятся друг на друга») , нужно перейти улицу, пройти минут десять и пересечь площадь. Она представила, как идет в своем розовом коротком махровом халатике, красное пятно на левой ноге (раздражение от мыла), в тапочках… Но в то же время — «раздражение от мыла! Дошла до ручки. Мне плохо, но я не могу перестать мыться». Но «соседи и так, наверное, смотрят на меня, как на сумасшедшую, вот и подтверждение: выйти на улицу в таком виде!…» А что потом, как я объясню дома, почему я, войдя, надеваю пальто? Бред какой-то! Но с другой стороны, может, и вправду лучше один раз пережить худшее, чем всю жизнь бояться того, что никогда не произойдет».

Когда Марта вошла в магазин, никто не обратил на нее внимания. Она что-то положила в корзину («Не важно, что, лишь бы скорее отсюда!») и подошла к кассе. «С вас три семьдесят пять». «У вас не будет мелочи?» «Раз, два… шесть — ваша сдача». «Спасибо, приходите еще». Когда Марта вернулась и надела пальто, дома еще никого не было. Арлин вошла в тот момент, когда Марта вешала его обратно на вешалку.

- Ты куда-то ходила?

- В магазин.

- Что купила?

- Не знаю, посмотри на кухне.

«Пронесло. Ну и дура, делаю какие-то глупости, как девчонка. Мать шестерых детей».

- Мама, спасибо. Я так люблю эти йогурты.

«Ужасно. Катастрофа. Если бы что-то случилось, это было бы катастрофой, концом всему. А с чего вы взяли? Где это написано? Может быть, это еще один принцип, лишенный всякого основания?»

- Давайте попробуем вернуться к вашим глистам. Вы все так же боитесь их?

- Я все время боюсь заразиться чем-нибудь. Хотя глисты, пожалуй, самое страшное и противное.

- Страшное или противное?

- И то, и другое.

- Но есть, например, брюшной тиф, СПИД, ядерная война.

- Это, конечно, страшнее.

- А глисты?

- Противнее.

- Глисты ужасные?

-Ужасные. Опять это смешное слово?

- Такие же ужасные, как пойти в магазин в халате?

- Нет, меньше.

- Глистами нельзя заражаться ни в коем случае?

- Скорее, хотелось бы ими не заражаться.

- А если все-таки это произойдет?

- Нужно сразу же обратиться к врачу.

- Вы очень здраво рассуждаете.

- Зато вы задаете очень странные вопросы. У вас с головой все в порядке?

- Но я знаю правильные ответы.

- Значит, они известны заранее? А как вы думаете, это не еще одна абсурдная установка?

- ??? Кажется, это наша последняя встреча.

- Интересно, а что, это происходит на самом деле или я слушаю кассету?

- А как вам кажется?

- Думаю, что это происходит на самом деле, потому что мой голос звучит нормально.

- Вы заберете ее с собой?

- Нет, оставлю вам на память. Может, поразмыслите над ней на досуге.

- Но ведь на самом деле так не бывает.

- Что?

- Чтобы все проходило так гладко и легко, как здесь описано.

- Конечно. Такое лечение заняло бы как минимум полгода, и потом было бы хорошо посещать
специальную группу.

- Но все-таки исцеление возможно?

- Думаю, да. Хотя, наверное, это не зависит от типа терапии, скорее от чего-то, что происходит между пациентом и терапевтом.

- Что-то универсальное?

- И да, и нет.

- То есть это еще одно универсальное утверждение?

- Нет, потому что то, что происходит между пациентом и терапевтом, между двумя людьми — всегда уникально.

- И все-таки смысл в том, чтобы навести порядок в другом человеке? Сделать его рациональнее?

- Иногда да, иногда нет. Помните, что написал английский психиатр Р.Д. Ленг в конце одной из своих книг?

«Огни города в ночи, с воздуха, удаляющиеся, как и эти слова, атомы, каждый из которых содержит в себе свой собственный мир и всякий другой мир. Каждый — запал, чтобы тебя запустить…

Если бы я мог тебя включить, если бы я мог свести тебя с твоего жалкого ума, если бы я мог тебя различить, я дал бы тебе знать».

А исцеление каждый находит свое. Другие только могут помочь найти его где-то в себе. Глубоко. Особенно если оно лежит на самой поверхности…

Чтобы познакомить читателей со всем разнообразием психотерапевтических направлений (которых не менее 150) , истории Марты К. можно было бы рассказывать еще не один месяц. Экзистенциальная терапия, НЛП, эриксоновский гипноз, вегетотерапия Райха, биоэнергетика Лоуэна, терапия первого крика… — все эти подходы достойны того, чтобы рассказывать о них, может быть, уже в другой форме. Но прежде чем попрощаться с Мартой, мы представляем еще одну историю, историю ее настоящего исцеления. Об этом рассказывает Джеймс Прочаска — психотерапевт, который на самом деле лечил ее и описал этот случай в своей блестящей книге «Системы психотерапии: транстеоретический анализ», к сожалению, не переведенной на русский язык.

Когда мы встретились с Мартой и решили, что будем заниматься терапией, это был ее выбор, хотя у нее и не было особых альтернатив. Последние шесть лет она каждую неделю ходила к психоаналитику, год провела в стационаре, где занималась психоанализом трижды в неделю. Терапия была не слишком успешной: Марте уже казалось, что у нее нет иного будущего, кроме психиатрической больницы.

Таким образом, у Марты было несколько альтернатив: самоубийство, психушка или попытаться пройти терапию со мной. Приняв ррешение в мою пользу, она хотя бы отчасти проявила свою автономность и заранее согласилась на тяжелую совместную работу, которая, как она понимала, будет не слишком приятной.

Я был молод и отчасти наивно полагал, что смогу помочь этой женщине освободиться от ее навязчивых состояний, и мои возможности казались мне почти безграничными.

После того как мы решили работать вместе, я приложил все силы, чтобы собрать информацию о Марте, расспрашивая ее саму, ее предыдущих терапевтов, мужа и всех остальных, имеющих к ней какое-либо отношение. Также я постарался собрать как можно больше информации о случаях успешного исцеления больных, страдающих навязчивыми состояниями. Тест Роршаха показал, что она не была сумасшедшей и не могла сойти с ума от стресса или катарсических переживаний, возможных во время терапии. Я рассказал ей о том, что один из способов лечения таких состояний — освобождение эмоций, и предложил ей самой решить, хочет ли она попробовать встретиться лицом к лицу с глистами и грязным бельем, от которых она убегала последние десять лет. Она с юмором сказала, что это лучше, чем электрошок в государственной психиатрической лечебнице. Таким образом, она снова сделала выбор. Хотя он снова был почти что автоматическим.

Мне казалось, что для лечения Марты нужно использовать разные способы. Так как ее мытье рук стало уже автоматическим и она потеряла контроль над ним, мы решили, что она на некоторое время ляжет в клинику, где мы могли бы контролировать ее и помочь ей управлять своими омовениями. Всякий раз до и после мытья она должна была сообщать об этом сестрам. Это всякий раз фиксировалось; мы получили картину ее омовений, что для Марты было своеобразным зеркалом, обратной связью, через которую она могла осознать свои действия. Кроме того, всякий раз, когда Марта говорила сестрам о своем намерении мыться, она могла поделиться с ними своей тревогой и рассказать о стимулах, толкавших ее под душ. Теперь всякий раз перед тем, как пойти в ванную, Марта попадала в ситуацию выбора — своего выбора, и сестры старались подкреплять в ней решимость отложить омовение на потом. Через некоторое время мы условились, что Марта будет мыться не больше пяти минут.

Кроме того, мы трижды в неделю занимались освобождением эмоций и дважды в неделю — терапией, похожей на клиент-центрированную, во время которой она делилась своими чувствами. Еще раз в две недели я встречался с ее семьей, чтобы помочь им разрядить их злость и негодование по отношению к Марте, скопившиеся за последние годы. Оказалось, что четверо из детей не хотят, чтобы она возвращалась домой. Однако через какое-то время старшие дети вспомнили атмосферу радости, которая была у них в семье до того, как заболела Марта.

Схематически нашу работу можно представить так.

Была еще эдипова сцена: Марта воображала, как отбивает у собственной матери отца и занимается с нем сексом; представляла себе, как сходит с ума, ходит голая вокруг дома и многое другое. Одной из последних сцен было заключение Марты в психушку в особую палату, на двери которой было написано: «Безнадежный случай. Всякие посещения запрещены». После этого я попросил Марту принести из дома грязное нижнее белье, и она дотрагивалась до него с закрытыми глазами.

Марта пробыла в клинике шесть недель. За это время ей стало значительно лучше. Особое улучшение произошло после того, как, проигрывая сцену драки с отцом на кухне, неожиданно Марта опрокинула стол и начала ругаться, кричать, плакать, биться в конвульсиях. Это продолжалось около двадцати минут, за которые Марта выразила свою тоску и тревогу так полно, насколько это вообще возможно. После этого она могла поднять с пола клубок шерсти и даже выпить воды из одного стакана с хиппи, тогда как раньше она не могла и секунды вытерпеть такого типа рядом с собой.

К возвращению Марты из клиники ее семья сделала в доме ремонт, и дети украсили его. В первые выходные, когда мы отпустили ее домой, Марта выбросила весь хлам, который она скопила в кладовках, и, как она потом говорила, была счастлива от ощущения свободы, которое охватило ее. Кроме того, к нашему удивлению, она стала позволять мужу заниматься любовью чаще, чем когда бы то ни было. В первый же день, когда они с мужем оказались в спальне, она попросила его заняться с ней любовью. Это было в первый раз, когда они занимались сексом днем. Через несколько месяцев Марта испытала первый оргазм в своей жизни. Ей было тогда 47 лет.

Семья была поражена тем, насколько изменилась Марта. Дети рассказывали мне, что она стала печь для них пирожки, стала валяться на полу и играть с ними, начала стирать и помогала устраивать вечеринки для их друзей. Джорджу было сложно принять Марту такой, какой она стала. И когда он стал говорить о своих трудностях с ней, я предложил ему тоже пройти курс терапии, но он отказался.

Однако через некоторое время первая радость Марты от того, что она наконец-то дома и здорова, прошла. У нее появились трудности в общении с детьми, от которых она отвыкла. Она старалась дать им всем как можно больше внимания, но это оказалось выше ее сил. У нее снова появились тревога и чувство вины. Особенно она чувствовала вину за то, что у Барри, ее сына, проявились некоторые психологические трудности. Теперь Марта старалась быть как можно ближе к детям, когда им нужна была эмоциональная поддержка.

Через некоторое время ей стало трудно ограничивать свой утренний душ, и она стала тратить на него больше пяти минут. Дома в ванной тревога охватывала ее сильнее, чем в клинике, потому что у Марты зафиксировалась тревога именно с этим местом, где она многократно исполняла свой утренний ритуал. Поэтому я провел несколько сеансов по освобождению эмоций у нее в ванной (естественно, Марта была одета).

Когда я ушел из клиники и наши встречи закончились, для Марты это было тяжелым переживанием. Но через некоторое время она оправилась, и последнее, что я о ней слышал — это было через два года после окончания терапии, — у нее все еще оставались проблемы с утренним душем, но она стала самостоятельнее, устроилась на работу и, чтобы не опаздывать, была вынуждена ограничивать время утренних омовений. Компульсивные черты, присущие ей, остались, но она выглядела вполне нормально и сохраняла живые отношения с мужем и детьми.

Это последнее «злоключение» Марты К., американки с грустной историей болезни, лечившейся у психотерапевтов разных школ и направлений. Она долго могла бы еще путешествовать, ведь этих школ и направлений никак не меньше 130. Дж. Прохаска к описанию их посвятил толстенную книгу. Среди прочих там разбирается и история Марты К., его пациентки. Мы воспользовались ею, по-своему изложив ее похождения.

Денис Рогачков