Методические материалы, статьи

50 лет после погрома генетики: прошлое и настоящее

В прошлое давно пути закрыты
И на что мне прошлое теперь?

Анна Ахматова

«Додуматься до представлений о гене как органе, железе с развитой морфологической и очень специфической структурой может только ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и ненайденные вещества — …значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что является смертью для экспериментальной науки».
С.С.Перов, выступление на сессии ВАСХНИЛ 1948 года.

«История развития менделевской науки о наследственности с необычайной наглядностью демонстрирует связь науки при капитализме со всей растленной идеологией буржуазного общества».
А.Н.Студитский, статья «Мухолюбы-человеконенавистники», 1949 год.

«Загнивающий капитализм на империалистической стации своего развития породил мертворожденного ублюдка биологической науки, насквозь метафизическое, антиисторическое учение формальной генетики».
6 марта 1947 года «Ленинградская правда», статья И.Презента

Мы, мичуринцы, должны прямо признать, что до сих пор не смогли еще в достаточной степени использовать все прекрасные возможности, созданные в нашей стране партией и правительством для полного разоблачения морганистской метафизики, целиком привнесенной из враждебной нам зарубежной реакционной биологии. Академия, только что пополненная значительным количеством академиков-мичуринцев, теперь обязана выполнить эту важнейшую задачу.
Из доклада академика Т.Д.Лысенко на сессии ВАСХНИЛ 1948 года.

«Товарищи, ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам хорошо знаете. Но не менее они опасны, не менее они закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите, во всяческих спорах с некоторыми так называемыми «учеными» по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации?… И в ученом мире и не в ученом мире, а классовый враг — всегда враг, ученый он или нет».
Из выступления академика Т.Д.Лысенко на Съезде колхозников-ударников, 1935 год.

«…Позиции Лысенко находятся в противоречии… со всей современной биологической наукой… Под названием «передовой науки» нам предлагают вернуться, по существу, к воззрениям… первой половины или середины XIX века».
Н.И. Вавилов.

«Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся! Говорю вам со всей откровенностью, что верил, верю и настаиваю на том, что считаю правильным, и не только верю, потому что вера в науке — чепуха, но говорю о том, что знаю на основании огромного опыта…»
Н.И. Вавилов.

«Сторонники… Лысенко безо всякого основания выбрасывают опыт «мировой науки«…, в то время как подлинная мировая наука идет по пути, указанному Менделем, Иоганнсеном, Морганом».
Н.И. Вавилов. Выступление на Всесоюзном совещании по селекции и семеноводству, 1939 год.

Итак — 50-летие сессии ВАСХНИЛ (31 июля — 7 августа 1948 года). Разгром генетики. Боевая операция иерархов партии большевиков, одобренная лично товарищем Сталиным и проведенная «народным академиком» Трофимом Лысенко и его окружением. Как передать полувековой дух времени и суть происходившего?

Может быть, лучше всего привести строки из пункта 1 приказа министра высшего образования СССР Кафтанова от 23.08.1948 года: «Начальнику Главного управления и ректорам университетов обеспечить коренную перестройку учебной и научно-исследовательской работы в направлении вооружения студентов и научных работников передовым прогрессивным мичуринским учением и решительного искоренения реакционного идеалистического вейсманистского (менделистско-морганистского) направления… Борьба мичуринской биологической науки против вейсманистского направления в биологии есть борьба двух прямо противоположных и непримиримых мировоззрений, борьба диалектического материализма против идеализма».

Вот они, знакомые слова партийного новояза: вооружение, решительное искоренение, реакционное, непримиримое, и борьба, борьба, борьба. После этого приказа в одночасье были уволены десятки и сотни ведущих профессоров и преподавателей. К 15 сентября велено было исключить из всех планов научных работ темы, «имеющие формально-генетическое антимичуринское направление». Из библиотек были изъяты и сожжены все книги и учебники, связанные с генетикой… Пламя погрома перекинулось вскоре на цитологию, эмбриологию, физиологию и достигло таких отдаленных областей, как квантовая химия.

Я хотел бы поразмышлять, каковы истоки случившегося, «где начало того конца«… Как связан разгром генетики с общим положением науки в системе советского государства и какой отсвет бросают события полувековой давности на настоящее.

Катастрофы советской науки представляются не  случайными, а  закономерными. Они — последствия жесткой зависимости науки от советского государства и властных игр временщиков. Они результат того, что вместо союза науки и демократии, о чем мечтали русские либералы, социалисты, такие как В.И.Вернадский, М.Горький, возник уродливый симбиоз деспотии и советской науки. В итоге генетика, а вслед за ней и другие области биологии были, когда это понадобилось, использованы в политических целях.

Наука попала в положение содержанки, уверенной в своей непогрешимости и неотразимой привлекательности и в том, что ее богатый и щедрый патрон будет верен ей бесконечно долго, не смотря на все превратности судьбы. Но патронаж государства внезапно и резко ослаб или вовсе прекратился. Две катастрофы — это как бы две стороны одной медали.

В последнее десятилетие много сделано для изучения социальной истории отечественной биологии. Сначала были опубликованы критические, историко-публицистические работы, долгое время ходившие в самиздате. Это прежде всего выход сборника статей и писем профессора А.А.Любищева «В защиту науки», антилысенковского труда известного генетика В.П.Эфроимсона, историко-публицистических работ Ж.Медведева и М.Поповского. Опубликованы воспоминания многих биологов, участников случившейся драмы, и здесь, я убежден, выдающееся место занимает книга замечательного биолога В.Я.Александрова «Трудные годы советской биологии», которая отдельными главами печаталась в журнале «Знание-сила» десять лет назад. В 1989 году в США, а затем и в России вышла фундаментальная сводка В.Н.Сойфера «Власть и наука. История разгрома генетики в СССР».

Затем началось освоение закрытых прежде партийных и государственных архивов. Стало возможным приступить к изучению конкретных механизмов и мотивов принятия многих важных для судеб науки решений на разных этажах партийной и научной иерархии. Укажу сразу на одну из самых интересных находок: «Закрытое письмо Центрального Комитета Коммунистической партии о деле профессоров Клюевой и Роскина». Это письмо, написанное тогдашним идеологом партии А.Ждановым и отредактированное Сталиным, было запущено в конце лета 1947 года для обязательной читки во всех партийных ячейках. По инструкции письмо должно было быть уничтожено в течение месяца со дня получения. Но историкам удалось найти одну из 9600 копий в техническом секретариате ЦК.

Письмо запустило идеологическую вакханалию по борьбе с «раболепием и низкопоклонством перед Западом». Подобная кампания еще ранее захлестнула культуру — шельмование Ахматовой и Зощенко, постановление о журналах «Звезда и Ленинград» («болото мистики и порнографии»). Основой тезис закрытого письма: «Наиболее важная задача партии состоит в перевоспитании советской интеллигенции в духе советского патриотизма и преданности интересам советского государства… готовности защищать интересы и честь советского государства при любых обстоятельствах и любой ценой». Целью партии было изолировать отечественную науку и культуру от международной и возвести железный занавес. При этом, как тонко и точно заметил профессор В.Я.Александров, почтенные сами по себе чувства (патриотизм, самоуважение, гордость за победившую в войне страну) с помощью новояза умело трансформировались в их извращенные формы: стремление во всем утверждать национальный приоритет, презрение к иностранцам, антисемитизм, шпиономания.

Историк советской биологии Н.Л.Кременцов детально проследил связь событий начавшейся в то время холодной войны с ситуацией в науке и особенно в генетике. Именно эта кампания с ее противопоставлением советской и буржуазной науки, как выясняется, не только спасла Лысенко от возможного падения в 1947 году, но и привела к его триумфу в августе 1948 года. Богатая архивными находками и изысканиями книга Кременцова «Сталинская наука» вышла в 1997 году в США в издательстве Принстонского университета. Автор (сотрудник Истории естествознания и техники РАН в С.-Петербурге) избрал нарочито спокойный стиль изложения в соответствии с эпиграфом из Пушкина — «Добру и злу внимая равнодушно…». Попробую придерживаться этого стиля, опираясь не только на факты из истории, но и на свой тридцатипятилетний опыт работы в отечественной генетике в период ее возрождения.

Биология в России в начале XX века

Биология в России к началу XX века достигла очень высокого уровня развития. В XIX веке в России творил один из основоположников эмбриологии Карл Бэр. Сложились превосходные школы ботаников, зоологов, физиологов, палеонтологов. Достаточно сказать, что в первое десятилетие XX века двое биологов России получили нобелевские премии — И.П.Павлов (1904) и И.И.Мечников (1908). Сравним: в США первая нобелевская премия в области биологии была получена лишь в 1933 году Т.Морганом. Профессор Николай Константинович Кольцов, которого знаменитый немецкий зоолог и генетик Рихард Гольдшмидт в своих мемуарах называет самым образованным из известных ему биологов, на базе народного университета Шанявского организовал первую в Европе кафедру и лабораторию экспериментальной биологии.

Отличительной традицией биологии в России был повышенный интерес к эволюционным аспектам. Здесь сложились самые разные течения и направления эволюционной мысли, от горячих последователей Дарвина (например, К.А.Тимирязев) до биологов, скептически относившихся к теории эволюции путем естественного отбора («великий мудрец» Карл Бэр) и выдвинувших альтернативные дарвинизму концепции (П.Кропоткин, Л.С.Берг). Впечатляющий ландшафт эволюционной биологии в России позволяет понять стремительный взлет в двадцатые годы науки о наследственности и изменчивости — генетики — сразу в двух центрах, Москве и Петербурге (Петрограде). Концептуальная статья С.С.Четверикова (школа Н.К.Кольцова) 1926 года «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения генетики» дала начало новой дисциплине — генетике популяций с ее возможностью экспериментального изучения эволюции. Оказавшиеся в эмиграции биологи Н.В.Тимофеев-Ресовский и Ф.Г.Добржанский перенесли традиции московской и петербургской школ эволюционной генетики в Европу и США.

Наука была привнесена в Россию по прихоти Петра I, примерно так же, как затем была интродуцирована картошка. Оба нововведения удачно прижились, так что теперь трудно представить без них страну. Картошка в России, будучи насильно внедрена, несмотря на картофельные бунты настолько прижилась, что растет и плодоносит и без государственной поддержки. С наукой дело обстоит сложнее. Наука (и искусство) нуждается для своего развития в патронаже и меценатстве.

Наука в России как социальный институт поддерживалась или патронировалась из трех источников — прямое государственное финансирование Академии наук и университетов с лабораториями при них, поддержка исследований со стороны ученых комитетов, созданных в начале XX века на базе разных ведомств и министерств (Ученые комитеты Министерства земледелия, Горного ведомства, Морского ведомства и так далее), и, наконец, частное меценатство. Так возник к примеру Московский городской университет, построенный на капиталы отставного генерал-лейтенанта Шанявского. Другой пример меценатства. Гидробиолог С.Н.Скадовский построил на свои средства Звенигородскую биостанцию под Москвой, где летом вели исследования ученики Н.К.Кольцова.

До революции 1917 года в России было организовано около четырехсот сельскохозяйственных опытных заведений (станций, полей, ферм, питомников), причем лишь треть из них патронировалась государством. Остальные поддерживались земствами и разными частными патронами.

Этот процесс был прерван социальной катастрофой — хаосом войны и затем двумя революциями 1917 года. При большевиках свободное развитие науки оказалось невозможным. Октябрьской революцией были уничтожены и созданная в марте 1917 года «Свободная ассоциация для развития и распространения положительный наук» (под этим тогда понимались естественные науки), а также народный университет Шанявского и все другие научные и культурные заведения, находившиеся под частным патронажем.

Двухсотлетний юбилей Академии наук и утрата автономии

Член английского Королевского общества сэр Уильям Бэтсон, выдающийся биолог и один из основателей генетики, иностранный член РАН с 1923 года, был главой английской делегации на двухсотлетнем юбилее Российской Академии наук в сентябре 1925 года. Краткий отчет Бэтсона (далее У.Б.) под названием «Наука в России» появился по свежим впечатлениям в журнале уже 7 ноября 1925 года. Впечатления и оценки Бэтсона весьма интересны для социальной истории науки, тем более что материалы празднования двухсотлетнего юбилея еще не опубликованы.

У.Б. приехал по настоятельной просьбе Николая Ивановича Вавилова, который стажировался у него в лаборатории в 1913 году и считал Бэтсона своим учителем в области изучения наследственной изменчивости.

Юбилей проходил торжественно и пышно, стартовав 5 сентября 1925 года в Ленинграде и продолжаясь потом в Москве. В Ленинграде и Москве гости посещали институты, вузы и музеи.

Бэтсон смог лично убедиться, что партийно-государственный патронаж науки — не камуфляж, «революционное правительство совершенно искренне в своей решимости в широких масштабах поддерживать и поощрять науку». Под новые институты и лаборатории, по свидетельству У.Б., отданы многие дворцы, многочисленные сотрудники и студенты полны оптимизма и энтузиазма. Однако, описывая банкет в Кремле (фарфор, мадера), он заключает: «Когда мы окидывали взглядом 1200 человек, столпившихся у банкетных столов, в городе, переполненном нищими, мы напрасно пытались представить себе какую-либо систему, по которой шел отбор к банкетным столам. Не видно и следов свободы. Мы привыкли, что наука и образование развиваются и расцветают в спокойной обстановке в условиях относительной личной независимости и безопасности. нынешние же условия в России говорят, напротив, о дисгармонии, очевидной для каждого наблюдателя. При этом особенно серьезна нехватка свободы».

Впечатления старика Бэтсона замечательны своей трезвостью и прозорливостью. Действительно, советская власть способствовала сильному количественному росту науки. Возникали новые вузы, кафедры, музеи, сети институтов в пределах других ведомств, кроме АН. Эта невиданная ранее для стран Европы интенсивность государственной поддержки по отношению к науке поражала многих западных ученых. Политика государственного попечительства совпадала с идеалами научного этатизма и профессиональными интересами и устремлениями таких научных гигантов, как Н.И.Вавилов. По его инициативе, к примеру, вся аграрная наука была поставлена под контроль Сельхозакадемии, созданной в 1929 году. Позитивные последствия научного этатизма были очевидны, позволяя «внедрять» научные достижения. Негативные же аспекты выявились, когда во главе монопольного ведомства стал Трофим Лысенко. Режим фетишизировал науку, но одновременно низводил ее роль лишь до необходимого средства в социалистической перестройке общества. В этом смысле большевики следовали принципам Базарова.

Наука попала в своеобразную золотую клетку. Надежда на эволюцию режима в сторону демократии, надежда на сохранение научной автономии при условии соблюдения ритуальной верности идеологии и установкам «ленинских комнат» оправдывалась лишь на короткой временной дистанции. Слабость этой позиции выявилась при усилении идеологической экспансии партократии, когда произошел «великий перелом» 1929 года. Именно этот сценарий предчувствовал Бэтсон, обозначив термином дисгармония количественный рост советской науки в условиях ограничения свободы. Стиль заметок У.Б. спокойный, слегка ироничный, свободный от тех ритуальных философско-языковых теней, которые вольно или невольно уже опутывали Н.И.Вавилова. Поэтому столь характерны его слова из письма своему коллеге Г.Д.Карпеченко от 30 декабря 1925 года: «Мистер Бэтсон написал статейку об импрессиях от научной работы в России, которая нам очень не понравилась, но которая очень правдива».

В плену у времени

Дефицит свободы, политизация науки, замеченные Бэтсоном уже в 1925 году, в конце концов привели к разгрому генетики двадцать лет спустя. Но судьба генетики вовсе не уникальна. Лысенковщина, как теперь очевидно, понятие не видовое, а родовое, постигшее в той или иной мере каждую область советской науки. Было три рычага воздействия: постоянное идейное давление или надзор, индивидуальный террор и, наконец, разгром, принявший в случае генетики форму погрома. Нет ни одной области советской науки, не испытывавшей вместе с другими или порознь этих трех способов воздействия со стороны власти. Два вышедших тома «Репрессированная наука» тому доказательство. Прежде чем разгром был учинен в генетике, он произошел в самом начале двадцатых годов в гуманитарных науках — философии, экономике, социологии, в ряде областей истории, демографии и даже краеведении.

Суть Великого Перелома в области экономики состояла в ускоренной индустриализации и насильственной коллективизации. В области организации государства это сопровождалось резким усилением бюрократии и разбуханием репрессивных органов (ОГПУ-НКВД), ставших основным инструментом социалистической перестройки. Язык удивительным образом зафиксировал последнее. Возникла идиома, понятная только советскому человеку: скажите и сейчас, в конце девяностых годов, что этот человек «из органов» — и станет ясно, из каких. (Вспоминается забавный анекдот: врач-гинеколог стеснялся своей профессии и говорил, что работает в органах… Смешно и почти недоступно для перевода на другие языки.)

В области идеологии Великий Перелом сопровождался насильственным внедрением диалектического материализма, принявшего в конце концов в 1938 году форму всеобязательного партийного катехизиса — «Краткого курса ВКП(б)». В 1935 году Иван Петрович Павлов протестовал в письме в Совнарком «… А введен в устав академии параграф, что вся научная работа академии должна вестись на платформе учения о диалектическом материализме Маркса-Энгельса, — разве это не величайшее насилие над научной мыслью? Чем это отстает от средневековой инквизиции?»

В письме, написанном ранее, через три недели после убийства Кирова, Павлов высказывался еще резче. Он призывал большевиков отказаться от наивной веры в мировую революцию и прекратить свой грандиозный эксперимент с неизвестным пока результатом, но «с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни». И даже сейчас поражаешься смелости и провидению при чтении таких строк Павлова: «Вы сеете по всему культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм… Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия. Если бы всю нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком без пропусков со всеми ежедневными подробностями, это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление, от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь вырастающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и бесчисленными учеными и учебными заведениями… Я всего более вижу сходства нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий». Письмо кончается отчаянным призывом: «Не один же я так думаю и чувствую? Пощадите же родину и нас. Академик Иван Павлов. 21 декабря 1934 года». (Эти письма впервые извлечены из архивов в 1989 году.) Все это писалось еще до Большого Террора 1937 года, до которого Павлов, к счастью, не дожил.

Конечно, Павлов не один так чувствовал. Но, по-видимому, никто кроме него не мог в то время, начиная с 1917 года, с такой смелостью и открытостью писать правду партийным иерархам. Во-первых, Павлов сознавал свой высокий ранг в научном сообществе, он был мэтром, нобелевским лауреатом, и большевики многое делали, чтобы его приручить и удержать в стране. Кроме того, Павлов обладал неистовым темпераментом и острым чувством справедливости и свободы. «Я говорил себе: черт с ними! Пусть расстреляют. Все равно, жизнь кончена, а я сделаю то, что требовало от меня достоинство», — так начинается цитированное выше письмо 1934 года.

То, что мог позволить себе Павлов, не могли и помыслить себе ученые более молодого поколения. Они вынуждены были вступать в симбиоз с властью и вольно или невольно оказались у времени в плену. Как любой симбиоз, он давал выгоду обеим сторонам, хотя и не в равной степени.

В 1932 году международное сообщество генетиков решило провести съезд в СССР. Политбюро сначала дало согласие, ибо каждое международное деяние повышает престиж стоящих у власти. (В таком престиже нуждались и нацистские власти, проводя в 1936 Олимпийские игры в Берлине.) В августе 1935 года в СССР был проведен 15-й Международный конгресс физиологов — дань уважения патриарху физиологов Павлову, открывавшему съезд. Но международный генетический съезд в обстановке растущего влияния Лысенко, который отрицал буржуазную генетику и перешел на путь политической борьбы прежде всего с Вавиловым, а также в обстановке начавшегося Большого Террора 1937 года — этот съезд стал не нужен Сталину. Намеченный в Москве международный съезд генетиков дважды откладывался и был сорван. Он состоялся в Эдинбурге в 1939 году, но никого из СССР на него не пустили.

Прошли десятилетия. Вспоминаю август 1978 года. В Москве проводился 14-й международный съезд генетиков, где мне довелось выступить с докладом на симпозиуме по генетике популяций. За четыре года до этого Международный комитет дал согласие на проведение съезда в Москве, чтобы поддержать начавшееся возрождение генетики. Генетическому обществу страны, во главе которого стал в начале семидесятых годов ученик Кольцова, выдающийся генетик Борис Львович Астауров, удалось получить разрешение ЦК партии на проведение съезда. Но хотя для партии интересы «престижа советской науки» в то время возобладали, съезд оказался скособоченным. Проходила селекция приглашенных зарубежных докладчиков по лояльности. Многие ведущие генетики мира бойкотировали съезд из-за волны политических репрессий против преследований ученых-диссидентов. Другие приехали просто как наблюдатели, отказавшись от докладов и желая пообщаться со своими советскими коллегами. Участники съезда из США привезли фильм о Феодосии Григорьевиче Добржанском, который стал ведущим американским генетиком-эволюционистом. Но идейные надзиратели «из органов» сорвали показ фильма о «невозвращенце». Те же люди «из органов» приняли в последний момент абсурдное решение, чтобы все ученые из СССР делали доклады на русском языке, исходя из ритуального патриотизма. На этом политический надзор не кончился. Текст моего доклада был сдан для публикации в трудах конгресса. Вдруг из редакции просят убрать из списка литературы ссылки на работы известного генетика Раисы Львовны Берг и на мои совместные с ней публикации. Я наотрез отказался, ответив, пусть тогда статью не печатают вовсе. Что и было сделано как бы при согласии автора. (Утешением служит то, что английский вариант доклада был затем опубликован в специальном томе-приложении к голландскому журналу.)

Наверное, люди в разной степени адаптируются к насилию над мыслью, о чем говорил Павлов, или к «развращению мысли», как называл это В.И.Вернадский. Когда я думаю о годах учебы на биофаке Ленинградского университета в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов, то к теплым воспоминаниям о лекциях замечательных биологов примешивается чувство горечи, обиды и порой злости за те сотни часов принудительных лекций и всякого рода занятий по марксистско-ленинской догматике и мертвечине, начиная от истории партии и затем политэкономии капитализма и социализма до научного коммунизма и научного атеизма и прочее и прочее. Ведь все это кукарековедение поглотило не менее 25 — 30 процентов университетского времени, когда молодой мозг мог бы так жадно и прилипчиво впитывать подлинное богатство культуры, философии, истории. Ощущение ребенка, попавшего во власть уродующих душу и мысль идейных компрачикосов, осталось на всю жизнь. Только компрачикосы, промышлявшие в Европе в ХIII — ХVII веках, похищали детей, делая из них шутов, уродов, акробатов. А компрачикосы-ленинцы, пользуясь всей поддержкой государственной власти, открыто формировали из каждого ребенка советского человека.

Большинство честных ученых находились в плену у времени, испытывая деформирующее давление официальной идеологии и философии, не делая разницы между противоположениями «научный-ненаучный» и «материализм-идеализм». Слово идеализм было синонимом классового врага, в лучшем случае синонимом «ненаучного». В отрицании с порога всего «идеалистического» парадоксальным образом сходились и Лысенко, и его противники-биологи. Обвинение в идеализме бросалось друг другу обеими сторонами.

Так, например, в знаменитом «письме трехсот», посланном в 1955 году в ЦК КПСС и объединившем биологов страны (авторы-инициаторы письма В.Н.Александров, Д.В.Лебедев, Ю.М.Оленов), можно прочесть: «Августовская сессия ВАСХНИЛ была организована под лозунгом — приблизить науку к решению насущных вопросов, выдвигаемых перед ней социалистическим строительством, усилить борьбу с идеализмом в биологии. Выполнение этих требований было и остается почетной и радостной задачей каждого советского ученого и всей нашей науки в целом». Борьба с идеализмом как условие «социалистического строительства» стала для большинства советских ученых символом веры, а не просто словесным клише.

Драматична ситуация, в которой оказался профессор Любищев. Его можно считать основателем научно-культурного самиздата. Ведь начиная с 1953 года он регулярно рассылал в ЦК партии, в редакции научных журналов и газет, коллегам и членам научного сообщества свои критические антилысенковские исследования. Его работы, и в особенности главы большого самиздатного труда «Что стоит Лысенко», сыграли большую роль в понимании сложившейся ситуации. Парадокс состоял в том, что защищая классическую генетику, Любищев не скрывал своего несогласия с рядом ее положений, а также с положениями дарвинизма.

Миропонимание Любищева строилось на признании множественности исходных познавательных установок, отказе от монополии любого одного направления в науке. В этом смысле Любищев не был «советским ученым». Он продолжал линию автономии науки и свободы философских исканий, которые до него отстаивали открыто И.П.Павлов и В.И.Вернадский. Мундир коммуниста или монархиста вовсе не служил для Любищева препятствием к диалогу. Важны были прежде всего честность устремлений и готовность слушать оппонента. И потому он поддерживал длительный диалог с одним из инструкторов ЦК партии по сельскому хозяйству, шаг за шагом убеждая его в ложности поддерживаемого партией лысенкоизма.

Лысенковщина как эксперимент по социальной психологии

Размышления о психологических последствиях катастрофы в биологии в 1948 году составляют совершенно исключительную ценность упомянутой выше книги профессора В.Я.Александрова, скромно названной «Записки современника». Владимир Яковлевич был не только пассивным наблюдателем-архивистом, но и одним из самых активных защитников автономии и чистоты науки. При этом ученый отличался веселой библейской мудростью и скептицизмом. Недаром один из тезисов Александрова «От ложного знания — к истинному незнанию» в виде забавного плаката висел на всех школах по молекулярной биологии, где проходило обучение и новому, и забытому старому.

События, последовавшие за сессией ВАСХНИЛ 1948 года, Александров рассматривает как жестокий и грандиозный эксперимент по социальной психологии. Лысенковский стресс выявил пределы прочности моральных устоев у разных людей, потенциальные мотивы, которые определяют поведение человека в обществе, но в нормальных условиях обычно сокрыты. Стресс выявил хрупкость основ человеческой благопристойности. Оказалось, что популяция ученых по своему моральному уровню в среднем отнюдь не отличается от других групп общества. Обычно для одних людей движущими силами поведения были страх лишиться благополучия и привилегий, для других — стремление воспользоваться ситуацией для добывания того, чего еще у них нет. Чаще всего действовали оба фактора.

Вместе с тем Александров размышляет о том, как трудно дать оценку поведения людей в условиях конфликта между индивидуальной и групповой этикой, в условиях сложной системы человеческих и социальных связей, в которых протекает жизнь человека. Были достойные люди, которые связали свою жизнь с партией, еще когда в ней казались возможными какие-то дискуссии, исходя из благих идейных намерений или, скажем, в годы войны, когда это налагало дополнительные жесткие обязательства и не давало особых привилегий. Но партия большевиков уже до войны трансформировалась, по существу, в стоящую у власти мафию. Не согласиться с решением крестных отцов или открыто порвать с ней — вело к смерти. Аналогично рассматривалось несогласие или невыполнение решений ЦК, тем более открытый выход из партии. Член партии как бы отдавал свою совесть в коллективное пользование партии, в реальности же — ее очередному временщику.

А.Р.Жебрак, биолог, стажировавшийся в США в 1930 — 1931 годах в лаборатории Т.Моргана, до 1948 года был одним из самых активных защитников классической генетики против вздорных утверждений Лысенко и его агробиологии. Так же он держался и на сессии ВАСХНИЛ. Но вот последовало заявление о том, что доклад Лысенко одобрен ЦК и, значит, лично товарищем Сталиным. Александров цитирует поразительные строки из письма Жебрака в «Правду». 15 августа 1948 года, спустя несколько дней после сессии ВАСХНИЛ, газета «Правда» публикует его письмо. Жебрак пишет, что до тех пор, пока партия признавала оба направления в генетике, он настойчиво отстаивал свои взгляды, которые расходились со взглядами Лысенко. Но вот теперь, когда «мне стало ясно, что основные положения мичуринского направления в советской генетике одобрены ЦК ВКП(б), то я как член партии не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными Центральным Комитетом». Это признание — один из самых впечатляющих документов советской истории, позволяющих понять психологию поведения советских людей, особенно членов партии, в тех случаях, когда возникал конфликт между своими убеждениями и требованиями партии. В советском обществе произошла деградация по сравнению с тем ясным моральным принципом, которому обучала Максима Горького его мудрая бабушка: «Злых приказов не слушаться, за чужую совесть не прятаться».

С позиций истории науки и культуры разгром советской генетики теперь, спустя 50 лет, не представляется мне чем-то из ряда вон выходящим, а лишь наиболее впечатляющим примером того, что случается в условиях одной правящей доктрины, в условиях подчинения всех потоков жизни государству, идеалам этатизма. Трудно найти более точные слова, чем это сделал В.Я.Александров: «В стране формировались миллионы людей с подорванной нравственностью, с заглушенной совестью. Они стали матрицей, передававшей свою душевную ущербность следующим поколениям. Этот мутный поток дошел и до нас, и он в большей мере определяет крайне низкий уровень современного общества со всеми вытекающими из этого последствиями в духовной и материальной жизни нашей страны». Говорит народная мудрость: болезнь входит пудами, а выходит золотниками.

Статья написана в рамках проекта РГНФ 9703-0442.

Михаил Голубовский



См. также:

Услуги стоматологических клиник по зубному протезированию
Бытовые кондиционеры в современных домах
Услуги сервисных компаний по ремонту стиральных машин
Услуги типографий
Программируемые логические контроллеры и их применение в промышленности
Интернет-магазины мебели
Курсы иностранных языков в Кирове
ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005